Осень пришла в степное Приуралье. С далекого севера дружно потянули гусиные стаи и разные утки. Крики гусей днем и ночью раздавались на водных плесах озер и рек. Больше всего птицы гомонили в заливах и на отмелях.
В конце одного из таких заливов я погожим утром соорудил скрадок и присел в ожидании своего приятеля Бориса Хивинцева.
Было прохладно, солнце еще не успело нагреть воздух. По воде извилистого и узкого залива временами пробегала рябь. Отсюда километра на полтора, до самой опушки камышовых зарослей, раскинулась плоская и широкая луговина. Там, куда ни стать, под ногами выступали протухшая вода и грязь. Бурая трава в рост цапли наклонялась от слабых порывов ветра. Вскоре ветер посвежел, усилился и шум травы смешался с шумом камыша.
Я продолжал сидеть в скрадке и посматривать на горизонт. Вдруг сбоку от меня послышались плеск воды и взволнованный голос:
— Да куда ж вы глядите?
Из брезентовой лодки выскочил Борис в плеще защитного цвета, резиновых сапогах и с двустволкой за плечами. Подбежав ко мне, он, вместо того чтобы поздороваться, молча опустился на корточки и ткнул рукой в сторону зарослей камыша.
— Видите? — сипло проговорил он, снимая ружье. — Это ж сайгаки.
Я всмотрелся. Ясно были видны очертания животных. Невдалеке от камыша, на луговине, паслись две антилопы-сайги.
— Могут уйти… — убежденно сказал Хивинцев и сразу перешел на тон приказа: — Слушайте меня. Прохлаждаться некогда. Задача: вон по той канаве от залива, сколько можем, пройдем нагнувшись, а дальше — ползком. Голову из травы без моей команды не поднимать. За мной!
— Не горячись, Боря, — остановил я его. — Сайгаков запрещено бить.
— Какой там запрет?! — запальчиво крикнул он и, несколько успокаиваясь, продолжал: — Нынче вышло разрешение отстрелять их двадцать тысяч голов. Расплодились сайги видимо-невидимо, посевам даже стали вредить… У меня есть лицензия, — стукнул он себя по карману и шагнул к воде.
Идя за ним, я невольно взглянул на антилоп. Они стояли на том же месте луговины.
Быстро подойдя к размытой дождями канаве, мы пригнулись и пошли по илистому дну. Прибрежная трава надежно скрывала нас.
В молчании мы прошли с километр и сделали передышку. Борис медленно выпрямился, бросив короткий взгляд поверх травы, он сейчас же наклонился и прошептал:
— Большей и поменьше… как на ладони. К ним надо ползти рядом…
Я застегнул плащ на все пуговки, вытер потное лицо и перезарядил ружье: вместо патронов с «гусиной» дробью вложил патроны с мелкой картечью.
— Цельтесь под лопатку, а я… — и, не договорив, Борис юркнул в траву.
Мы ползли на ветер, локоть в локоть. Внизу травяного покрова, над грязью, было трудно дышать: потревоженные нами комары впивались в руки, кое-где попадались мелкие лужицы. Но ничто не уменьшало нашего желания ползти и ползти вперед.
Искоса поглядывая на Борисе, я увидел, как он покусывал нижнюю губу.
Неожиданно его локоть коснулся моего. Мы остановились. И тотчас же ветер донес к нам звуки, похожие на мычание маленького теленка. Хивинцев шепнул мне в ухо:
— Приготовиться бить в большого. — И, отшатнувшись от меня, положил палец на правый курок. — Не зевать.
С двустволками наготове мы одновременно подняли головы над травой. В полусотни шагов от нас стояла антилопа-мать и облизывала шею сайгачонка. Вот он шаловливо взбрыкнул и, повернувшись, мордой потянулся к матери. Она переставила длинные задние ноги, подалась назад и опять начала старательно лизать, на этот раз лоб и нос своего малыша. Тот словно притаился и слушал, как шершавый язык приглаживал на нем шерсть.
Я перевел взгляд на Бориса. Как зачарованный он смотрел на животных; его губы расплывались в улыбке, нежной и вместе с тем виноватой. Потом улыбка пропала, брови сдвинулись, у переносицы появились две бороздки.
Будто по уговору, мы разом наклонили головы и, не произнося ни слова, осторожно спустили курки ружей.
— Это ж у них… своя любовь, — не глядя на меня, смущенно шептал Борис. — Живет, любит, радуется. Сын у нее или дочка… Как тут будешь стрелять?
Он умолк и посмотрел в мои глаза. Улыбка снова осветила его смуглое лицо, лоснящееся от пота и выпачканное грязью. На виске и под мочкой уха густо сидели раздувшиеся комары, но он не чувствовал их укусов.
В те минуть я понял его больше, чем за все годы нашего знакомства. Тут как бы раскрылась душа этого человека, и мне посчастливилось заглянуть в нее.
